За  пять лет до ядерной катастрофы мы совершили два рекордных боевых похода – в южную Атлантику и в Средиземное море. В Атлантике мы установили мировой рекорд непрерывного пребывания под водой – 52 суток без всплытия.

А в мае 1968 года пришел приказ, которым меня назначили на должность командира дивизиона новой, еще строящейся лодки. Меня раздирало двоякое чувство, с одной стороны, я был рад повышению, но так не  хотелось расставаться с экипажем, с друзьями! Я стал готовиться к отъезду, уложил домашние вещи. Рейсовый теплоход на Мурманск – через пять дней, а завтра наша лодка должна выйти в море всего на трое суток! Я упросил командира разрешить мне последний раз выйти в море на своем корабле! Всего на три денечка! Ни он и ни я не могли знать, что это действительно будет последний раз…

24-го мая случилась авария, переломавшая нам судьбы. У одних она забрала жизнь, других лишила здоровья, а мне перечеркнула служебную карьеру на флоте.

– Авария эта уже описана в воспоминаниях и мемуарах участников этого события. А что запомнили вы? Что вас  до сих пор волнует и не дает покоя?

– На этот выход в море я был назначен командиром пульта управления энергетической установки.  Реакторный отсек я сдал другому командиру. Работали мы напряженно, все испытания выполнили, но напоследок, 24 мая, решили провести еще один, дополнительный, контрольный выход на максимально допустимую мощность реакторами обоих бортов, для уточнения режимов эксплуатации. Вышли на предельно допустимые обороты турбонасосов. Мощность реакторов – 85 процентов! Это все. Предел. Дали установиться режиму. Корабль шел под водой самым полным ходом. Пара было более чем предостаточно: работали обе турбины и оба турбогенератора. Испытания окончены. О выполнении программы доложили в центральный отсек и оттуда получили команду снижать мощность. Кораблю был задан средний ход, а я на правом борту начал снижать мощность, а командир второго реактора на левом борту не успел, – сработала аварийная защита реактора левого борта!

Для нас срабатывание аварийной защиты реактора – не такое уж редкое событие. Поэтому мы  и не испугались. Ход корабля остался прежним. А реактор заглох сразу и навсегда! И никакие последующие наши попытки реанимировать его ни к чему не привели. Все приборы не реагировали на наши действия: мощность с нуля не стронулась, температура в реакторе ни на один градус не поднялась, а продолжала снижаться. Стало ясно, что происходит нечто из ряда вон выходящее…Но! Мы представления не имели о радиационной обстановке в реактором отсеке! Разрушилась активная зона реактора, и уран теплоносителем разнесло по всем насосам, парогенераторам, трубопроводам, по которым циркулировал сплав. Оборудование стало источником всего «пакета» радиоактивных излучений: и  нейтритов, и гамма, и бета. В отсеке находиться людям стало смертельно опасно.

– Но есть же служба дозиметрического контроля на лодке!

– Да, они знали – с первых минут и даже доложили об этом командиру, но командир долго не верил, перепроверял, а потом приказал молчать. Три человека знали – доктор, командир БЧ-5 и старпом. Но им был дан приказ молчать.

Командир боялся паники, а они не смогли убедить его в необходимости объявить тревогу. А ведь мы десятки раз отрабатывали на учениях действия личного состава в отсеке в режиме аварийной радиационной обстановки.

Если б была объявлена тревога «Радиационная опасность!», спецтрюмные сразу бы покинули реакторный отсек, переоделись бы в спецкостюмы и в отсек входили бы только по приказу и только бы в крайней необходимости. Жизнь  спецтрюмных удалось бы спасти, и последствия аварии не были бы настолько трагичны для экипажа.

Кому я обязан жизнью

– Как получилось так, что вы спаслись?

– Я тоже получил свою дозу, долго лечился. Тогда, не зная обстановки, я пошел в свой 4-й отсек, тот самый, где, как мы потом узнали, зашкаливало все приборы.  Когда я еще был на вахте, из отсека мне докладывал старшина 1 статьи Виктор Гриценко (через 24 дня он умрет от лучевой болезни): «Товарищ капитан-лейтенант, при закрытии клапана слышен хруст, как будто давилось стекло». Я и пошел к этому клапану проверить. Да,  слышен хруст – почему? Раньше этого не было. Мы не знали, что это хрустело горючее, и над клапаном находиться было смертельно опасно. В результате я получил лучевой ожог лица, шеи и груди.

На беду вышла из строя помпа осушения трюма отсека. Сколько она нам попортила крови за прошедшие годы! Сколько раз приходилось ее ремонтировать! И  спецтрюмные приступили к ремонту этой помпы. Знай мы о радиационной обстановке в отсеке,  бросили бы ее, и ничего бы не случилось!  Ремонтом занимались все спецтрюмные по очереди: Луганов, Петров, Дурденко, Гриценко, Куликов. Нам в подобных работах иногда помогали соседи – турбогенераторщики 5-го отсека. Видя, как устали мои ребята, я попросил старшину турбогенераторщиков Немченко: «Иван, выдели кого-нибудь, помоги моим ребятам». Я сейчас ему просто благодарен, что он тогда отказал мне вежливо, сославшись на усталость и занятость своих подчиненных. Еще чья-нибудь жизнь была бы загублена.  Турбогенераторщики и без того получили огромную дозу облучения.

– Неужели никто так и не предупредил?

– Знаете, как я сейчас понимаю, те, кто владели обстановкой, как могли, намекали. Но приказ командира нарушать нельзя. Вот старпом мне несколько раз говорил как бы не в приказном порядке, а так, доверительно: «Уходи из отсека и выведи ребят. Здесь грязно!» А я, дурак: «Юрий Николаевич! У нас здесь чисто, не бывает грязно. Надо ремонтировать помпу!» Проходит Донченко, начальник службы  дозконтроля, лицо сосредоточенное, но молчит. Вот его бы я услышал. Я до сих пор не прощаю ему его молчания. Он мог бы мне сказать, и возможно, последствия для спецтрюмных были бы не такими трагическими. И после обеда я направился в 4-й отсек, но меня остановил командир дивизиона живучести капитан 3 ранга Резник Владимир: «Владислав, ты куда? Ты ведь уже не командир отсека. Давай поднимемся на мостик и подышим свежим воздухом». В это время лодка шла в надводном положении в базу. Получив разрешение у старпома, мы с Володей пробыли на мостике несколько часов, пока лодка не подошла к Гремихе. Если б не предложение Володи, я бы вернулся в отсек, и абсолютно уверен, что разделил бы судьбу спецтрюмных. Я Резнику обязан жизнью.

По прибытии на базу мы сразу оказались в госпитале Североморска. Тяжело больных переправили вертолётами. А через день мы были доставлены в Ленинградский военный госпиталь в самолёте командующего флотом.

За наши жизни боролись лучшие врачи госпиталя и медицинской Академии им. Кирова. Сотни доноров пришли сдать кровь и костный мозг из военных училищ и институтов. С материнской заботой за нами ухаживали сёстры и нянечки. По-матерински плакали, когда начали умирать молодые ребята.

Начальник отделения запретил больным заходить в не свои палаты. Мне разрешалось. Среди больных я был старшим по воинскому званию, но главное, матросы, с которыми я служил несколько лет, слышали меня, и мне удавалось их успокоить, когда они начали выдавать психозы перед смертью. Побыв у них,  я возвращался к себе, ложился на кровать, и меня в неё вдавливало. Больно и страшно видеть ребят,  лежащих в ранах, их разлагающиеся губы, ноздри, пожелтевшие глаза.

Не могу не рассказать о спецтрюмном Николае Лагунове. Сила воли этого человека просто потрясает. Он получил огромную  дозу  облучения. Ампутация ноги, потом руки, потом второй  ноги…  И  никакой паники, нытья. Спокойная и упорная борьба за жизнь! Я часто заходил к нему. Он подпитывал меня своим жизнелюбием и твердостью воли. «Владислав Владимирович, я обязан выжить! У меня два сына. Их надо поставить на ноги. И я выживу!» Лицо – спокойное. И мужество этого человека сотворило чудо! Он выжил!

А дальше – берег

Через два месяца лечения мне стало лучше, я начал просить начальника отделения отпустить меня домой. На военно-врачебной комиссии, несмотря на все просьбы остаться в плавсоставе, были непреклонны: «Только берег, если хотите – демобилизация с инвалидностью».  Но об этом я и слышать не хотел. Меня отправили в отпуск с обязательным наблюдением у врачей. Все лето я провел у Черного моря, но на улицу не выходил. Не мог переносить жару. Сидел в винном  погребе тестя, где, спасаясь от жары,  выпил немереное количество  домашнего виноградного вина. Может, это и спасло? Говорят, вино «вымывает» радиацию.

В сентябре 1969 года меня отправили военпредом в Подольск, город, который не сразу, но тоже стал любимым. Но это уже другая история.

Конец подлодки

– А какая судьба у самой подлодки?

– Не менее трагичная. Реакторный отсек законсервировали и затопили лодку в отдаленном районе у восточного побережья Новой Земли. Она и сейчас «спит» на глубине 75 метров.

Википедия

К-27  –  советская атомная подводная лодка, единственный корабль, построенный по проекту 645 ЖМТ с жидким металлом в качестве теплоносителя. Лодка являлась кораблём-лауреатом различных премий, из её экипажа вышли адмиралы и Герои Советского Союза. К-27 имела прозвище «Нагасаки».

Вступила в строй 1 апреля 1962 года. C 21 апреля по 12 июня 1964 года совершила рекордное автономное плавание в воды Центральной Атлантики. Подводная лодка под командованием И. И. Гуляева побила рекорды по дальности автономного похода, длительности подводного плавания.

24 мая 1968 года произошла радиационная авария, пострадал весь экипаж, погибло 9 человек. Сама лодка только 1 февраля 1979 года была исключена из состава ВМФ СССР и 1 октября 1980 года расформирована. В сентябре 1982 года затоплена в Карском море у северо-восточного побережья архипелага Новая Земля на входе в залив Степового.

Информация опубликована http://tuapsevesti.ru/archives/17430