В Екатерининской гавани пункта базирования Полярный 11 января 1962 г. взорвалась и затонула дизель-электрическая подлодка Б-37. ПЛ С-350, стоявшая борт о борт с ней, также получила значительные повреждения. В результате ЧП погибло 78 человек. Материалы расследования, а также военного трибунала над выжившим Анатолием Бегебой, капитаном второго ранга, командиром Б-37, были на долгие годы засекречены (как недавно выяснилось, далеко не по соображениям хранения военной тайны).
В начале 70-х годов тогда уже капитан первого ранга Анатолий Бегеба преподавал в Каспийском высшем военно-морском училище тактику, рассказал о случившемся. Анатолий Степанович являлся смелым человеком и рассказывал курсантам об обстоятельствах гибели подлодки Б-37. В фондах городского краеведческого музея также находятся рассекреченные документы, которые позволяют пролить свет на обстоятельства трагедии, произошедшей 50 лет назад.
Воспоминания Бегебы
- Я незадолго до трагедии возвратился из отпуска. На подлодку накануне приняли торпедный боезапас. В его погрузке я принять участие еще не успел. Утром 11 января 1962 г. после подъема Военно-морского флага я отдал приказ начать проворачивание лодочных механизмов и машин, которое проводится каждое утро. Я еще некоторое время находился на верхней палубе корабля, как вдруг черный дым повалил из верхнего рубочного люка. Дым был сильный, как из паровозной трубы. Первая мысль — произошло замыкание, и горят кабельные трассы. Незадолго до этого такое было на другой лодке. В тот раз чтобы загасить пламя пришлось тащить баллоны с углекислотой и открывать концевые люки. Я бросился к телефону на причал. Доложил о возгорании контр-адмиралу Юдину, тогдашнему начальнику штаба и сразу вернулся на лодку. На палубе находились рулевые, следившие за проворачиванием рулей глубины. Радисты и метристы мельтешили в ограждении рубки. Они до этого проверяли выдвижные антенны. Задымленность была такой, что лезть через входную шахту в центральный пост, нечего было даже думать. Радистам я приказал прыгать на палубу, иначе они отравились бы ядовитыми газами. Сам при этом побежал в корму к аварийно-спасательному люку. Через него можно было попасть в седьмой отсек. Однако до него я не добежал всего шагов десять — чудовищной силы взрыв швырнул меня в воду. Ледяного холода я даже не почувствовал. Контуженный, я выбрался на привальный брус и с ужасом увидел, что случилось с подлодкой. Развороченный нос уходил в дымящуюся воду.
Меня сразу же подобрали и отправили в госпиталь. В госпиталь через некоторое время прибыл сам Сергей Горшков, адмирал Флота Советского Союза, главнокомандующий ВМФ СССР. Он был назначен председателем государственной комиссии по расследованию. Горшков лично расспрашивал о произошедшем. Позднее состоялось заседание ЦК КПСС, на котором Малиновский, министр обороны, доложил Хрущеву о ЧП. Я не знаю, какой была реакция первого секретаря, но от Малиновского поступило распоряжение отдать меня под трибунал. Вероятно, причиной такого решения был Акт госкомиссии по расследованию. Однако акт был составлен за пять дней до поднятия лодки и детального осмотра. В нем небыли учтены многие важные нюансы.
Сам себе адвокат
Бегеба защищался на заседаниях трибунала сам, так как ему была выделена молодая женщина-адвокат, ничего не понимающая в службе. Судебные заседания проходили с 18 по 22 июня. Сам Бегеба о нем вспоминал следующее:
- Обвинитель спрашивает: почему воздушные баллоны торпед были просрочены с проверкой на 24 месяца?
Отвечаю: торпеды принимались на борт в мое отсутствие. Я в это время был в отпуске. Видел лишь дубликаты их формуляров. Сроки проверки в них не записываются. Они заносятся в подлинники, хранящиеся в арсенале.
Вопрос: почему аварийная тревога не была объявлена, ваши люди в панике бросились в корму?
Отвечаю: расположение тел в отсеках показывает, что каждый погибший находился там, где его обязывала быть аварийная тревога. Доказательством является акт осмотра судна водолазами.
Вопрос: почему вы, являясь командиром корабля, бежали в корму в противоположную сторону от пожара? (В вопросе слышалось — «вы почему струсили?»).
Отвечаю: без помощи изнутри люк в носовой отсек невозможно открыть. Кормовой — аварийный люк — мне бы удалось открыть самому. Попасть в подлодку в тот момент удалось бы только через него... (На одной из подлодок проверили данное заявление — все точно).
Государственной комиссией было выдвинуто около двадцати различных версий гибели лодки. Среди них была и такая: в ходе погрузки одну торпеду поцарапали или слегка помяли о причальные стойки. Потом ее «подмарафечивали» при помощи паяльника, что и привело к ее взрыву. Меня об этом также спросили. Мой ответ был приблизительно таким. После прибытия из отпуска на лодку минер мне доложил: «Товарищ командир, нами принят не боезапас, а один мусор!». Начал разбираться, в чем же дело. Оказалось, все лучшее было погружено на лодки, ушедшие в Атлантику к Кубе, где начинался Карибский кризис. Нам — второму эшелону — было сброшено просроченное торпедное старье, все то, что смогли наскрести в арсеналах. И это несмотря на то что мы стояли на боевом дежурстве. Стеллажные торпеды на подлодках как правило содержатся с половинным давлением в баллонах. Нам же приказали довести давление до полного — двести атмосфер. Это сделать я отказался. Однако флагманский минер настаивал, сославшись на напряженную мировую обстановку. Мол, в любой момент может начаться война. Я согласился, однако поставил условие, что приказание будет исполнено только под запись командира бригады в вахтенном журнале. Комбригом было записано: «Иметь давление 200 атмосфер». Его запись, к чести комбрига, была им подтверждена в трибунале, хотя вахтенный журнал так и не был обнаружен.
Так вот все дело, на мой взгляд, именно в полном давлении в воздушных резервуарах стеллажных торпед. Вероятнее всего у старого баллона выбило донышко. Перед пожаром я слышал хлопок! Обшивку торпеды взрезала воздушная струя. Ее тело было в смазке. Банки с «кислородными консервами» — пластинами регенерации – хранились под стеллажами. Масло в кислороде самовоспламеняется. Мичман Семенов, старшина команды торпедистов, только успел доложить о возгорании и погиб от удушья. Потом взрыв. Все двенадцать торпед сдетонировали. Кстати, после данного происшествия банки с «регенерацией» запретили хранить в торпедных отсеках. Все выдвигаемые версии, в том числе и о том, что в носу велись огневые работы, на зарядном отделении паяли вмятину — полный бред.
Подвиг трибунала
То, что дальше произошло в зале суда, даже по сегодняшним меркам, кроме как подвигом состава военного трибунала назвать нельзя. Выслушав обвинение и свидетелей обеих сторон, суд удалился на совещание. Все присутствующие были уверены в обвинительном приговоре, ведь ЦК КПСС, министр обороны, госкомиссия, командующий Северным флотом, все определили стрелочника, а суду оставалось лишь назвать меру наказания. Однако военный трибунал в составе Титова, полковника юстиции, народных заседателей Шкодина, капитана первого ранга, и Савельева, капитана второго ранга, неожиданно для всех вынесли оправдательный приговор. Вероятно, этот «бунт» со стороны военных судей является одной из основных причин засекречивания дела о происшествии на Б-37. Здесь необходимо привести воспоминания Федора Титова, ставшего впоследствии генерал-майором юстиции: «Посмотрел в зал. Присутствующие в полнейшем оцепенении. Все молча стоят. Полного оправдания подсудимого никто не ожидал! В себя первым пришел военный прокурор, полковник юстиции Титков просто выскочил из зала. Несмотря на поздний час, он смог организовать катер и незамедлительно убыл в Североморск. Как выяснилось позже, он отправился доложить об оправдательном приговоре Бегебе адмиралу Касатонову. К командующему флотом меня вызвали на следующий день. Тот, стучал кулаком по столу и упрекал меня: «Вы решили учить Политбюро ЦК партии! Вами был выбит у меня из рук рычаг, при помощи которого я хотел укрепить дисциплину и повернуть работу командиров по искоренению значительных недостатков в службе! Вы решили, что умнее членов государственной комиссии разбиравшейся в происшествии, или прокуратуры флота, которая четыре месяца проводила следствие по данному делу?!.
Эту тирада командующего закончилась заявлением, что такой приговор действительности не соответствует и будет отменен по протесту военной прокуратуры флота, при этом Бегеба будет осужден. Тогда я немного вспылил: «Почему вы кричите на меня? Я ведь вам не подчинен в своей работе! Я подчиняюсь только советскому правосудию!»
Мне на следующий день позвонили из Москвы. Генерал-лейтенант Борисоглебский, председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР, сообщил, что поступил протест от военной прокуратуры. Через три-четыре дня позвонили из ЦК КПСС. Звонок был сделан по поручению Хрущева, первого секретаря ЦК КПСС. Меня не оказалось на месте, поэтому мой зам, полковник юстиции Маслов, зачитал, по просьбе звонившего, текст приговора. На другом конце провода это вызвало недоумение: «Обстоятельства оправдания Бегебы в документе, который поступил от Генерального прокурора в ЦК, изложены несколько иначе. Вышлите в Москву копию приговора».
Я практически не сомневался, что оправдательный приговор отменят под сильным давлением. Однако один эпизод скрасил мрачную ситуацию. В кабинет вошли три капитана первого ранга, которые вдруг как будто по команде передо мной опустились на колени, низко поклонились, а один говорит: «Товарищ полковник, спасибо вам за справедливость! За спасенного командира! За то, что не позволили нам потерять веру в правосудие!» Честно говоря, я оторопел. Подобная сцена после постоянного давления со стороны начальства и нервотрепки произвела сильное впечатление. На глаза попросту навернулись слезы...
В скором времени я получил телеграмму из военной коллегии Верховного суда: «ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ПРИГОВОР ОСТАВЛЕН СИЛЕ ТЧК РАДЫ ЗА ПРАВОСУДИЕ ТЧК ПОЗДРАВЛЯЕМ ТЧК».
Вы не представляете, как пела в тот момент моя душа!?
Неожиданно для всех 23 февраля 1963 г., мне присвоили очередное воинское звание — генерал-майор юстиции. Через пол года подписали приказ о моем назначении на должность начальника организационно-инспекторского отдела Военной коллегии Верховного суда СССР. Во время того как я пришел попрощаться с Владимиром Афанасьевичем Касатоновым, командующим Северным флотом, он тепло поблагодарил меня за службу а также сообщил, что Военным советом принято решение организовать прощальный ужин в мою честь. После того как произнесли первые тосты и встреча стала более неформальной, мой сосед за столом Семен Михайлович Лобов, заместитель командующего флотом, наклонившись ко мне, сказал полушепотом: «Федя, ты хороший парень, но вот зря только Бегебу оправдал». Эту фразу краем уха уловил адмирал Касатонов, встал из-за стола (естественно мы все тоже поднялись), наполнил бокал и произнес: «Должен всем сказать, что оправдательный приговор обсуждался в самых высоких инстанциях страны. Его признали правильным и обоснованным. Не случайно верховный суд его утвердил и отклонил протест военной прокуратуры».
Как оказалось, копия приговора, которая была отправлена в ЦК КПСС, там была изучена, и позиция, выработанная по ней, повлияла на все: на решение Военной коллегии, на присвоение мне нового звания, на назначение на должность. Таким образом, завершились пересуды и споры по поводу оправдательного приговора по делу командира подводной лодки Б-37 211-й бригады 4-й эскадры подводных лодок капитана 2-го ранга Анатолия Степановича Бегебы».
Эпилог
Официально причины взрыва на подводной лодке Б-37 до настоящего времени не названы. Погибших торжественно захоронили на гарнизонном кладбище в Полярном, и поставили в память о них серый бетонный обелиск, имеющий надпись «Морякам-подводникам, павшим при исполнении воинского долга 11 января 1962 года». Их фамилии недавно были увековечены на памятной доске в часовне Никольского собора в Полярном.
Стараниями Бегебы, капитана первого ранга в отставке, и Санкт-Петербургского клуба моряков-подводников в Морском соборе на Крюковом канале была установлена памятная доска со списком имен погибших при роковом взрыве моряков Четвертой эскадры. Анатолий Степанович Бегеба в декабре 2002 г. скончался в Санкт-Петербурге. Его прах погребен на Серафимовском кладбище.
