«Радиационная авария на заводе «Красное Сормово» — произошла 18 января 1970 года при строительстве атомной подводной лодки К-320 проекта 670 «Скат».
При строительстве атомной подводной лодки К-320, когда она находилась на стапеле, произошёл несанкционированный запуск реактора, который проработал на запредельной мощности около 15 секунд. При этом произошло значительное радиоактивное заражение территории цеха, в котором строился корабль. В цехе находилось около 1000 рабочих. Радиоактивного заражения местности удалось избежать из-за закрытости цеха. В тот день многие ушли домой, не получив необходимой дезактивационной обработки и медицинской помощи. Шестерых пострадавших доставили в больницу в Москву, трое из них скончались через неделю с диагнозом острая лучевая болезнь, с остальных взяли подписку о неразглашении произошедшего на 25 лет. Только на следующий день рабочих начали отмывать специальными растворами. В тот же день 450 человек, узнав о произошедшем, уволились с завода, остальным пришлось принять участие в ликвидации последствий аварии. Основные работы по ликвидации аварии продолжались до 24 апреля 1970 года. В них приняло участие более тысячи человек.
За участие в ликвидации аварии никто из них правительственных наград не получил.
К январю 2005 года из более тысячи участников в живых оставалось 380 человек. Из льгот они имеют только небольшое пособие от областных властей (330 рублей в месяц до 1 января 2010 года, 750 рублей — с 1 января 2010 года). Получить более высокий статус как работники подразделения особого риска они не могут из-за отсутствия закона. Новый владелец завода «Красное Сормово» де-юре никакой ответственности за происшедшую тогда аварию не несёт.
Ядерную аварию на “Красном Сормове” ликвидировали женщины
Это не юбилейная дата — авария произошла 42 года (на момент первой публикации. Примеч.) назад. Но все равно мы решили о ней написать, поскольку ликвидаторов и просто очевидцев с каждым годом становится все меньше (К 2021 г. ни одного. Примеч.). Все произошло в городе Горьком 18 января 1970 года — задолго до чернобыльской катастрофы. Благодаря героическому труду рабочих “Красного Сормова” авария не приобрела масштабного характера. Но память о ней жива до сих пор, в основном благодаря Александру Зайцеву, который был тогда на заводе старшим строителем. А сегодня наш собеседник возглавляет общество ликвидаторов “Январь-70”.
В год — по две атомные лодки
Завод “Красное Сормово” работал тогда в бешеном темпе. Руководство предприятия обязалось поставлять ВМФ по две атомные подлодки в год.
А с самого начала 1970-го развернулась настоящая гонка. Ведь это был особенный год, год ленинского юбилея. В одном из заводских цехов строились две подлодки проекта “Скат”. Этот проект подразумевал оснащение лодок ракетами подводного старта. За непрочной перегородкой готовили еще две субмарины проекта “Сом” и проекта “Семга”. Но речь пойдет о “Скате”…
18 января в тот год выпало на воскресенье, поэтому рабочих в цехе было немного — 156 человек. Остальным просто повезло. По словам Александра Зайцева, в иные горячие дни в цехе работало до тысячи человек.
Большинство работников обслуживали подлодку К-308 — ее уже готовили к спуску. И только 12 монтажников проверяли реактор на К-320, которая находилась рядом. Именно на этой подлодке и произошла авария.
Монтажники должны были только проверить прочность первого контура реактора. Для этого надо было залить его холодной водой.
Первый контур был закрыт технологическим кожухом, и в этом главная ошибка.
— Согласно инструкции кожух во время испытаний должен быть снят, — рассказывает Александр Зайцев. — А когда он снят, видно, какие заглушки установлены на контуре. По инструкции это должны быть красные резинометаллические заглушки, которые выдерживают напор в 240 килограммов. Но поскольку все делалось в бешеном темпе, они находились на другой подводной лодке. Их перетаскивали с одной субмарины на другую. На К-320 во время испытаний стояли только белые пластмассовые заглушки, которые защищают реактор от попадания внутрь пыли. Естественно, они не выдержали.
Кожух взлетел на 50-метровую высоту
Когда испытания начались, напор воды стал увеличиваться. Случилось непредвиденное: под этим напором сдвинулась компенсационная решетка — это уже просчеты в конструкторско-технологической документации. В результате реактор заработал на предельной мощности. В этот момент вода выбила пластмассовую заглушку вместе с кожухом. Кожух взмыл вверх и разбил стеклянные фрамуги, которые находились на 52-метровой высоте. А вместе с ним наружу вырвался столб радиоактивной пароводяной смеси. В цехе произошло возгорание.
Реактор работал на предельной мощности всего 15 секунд, но этого хватило, чтобы облучить цех дозами, которые в сотни раз превышали предельно допустимые.
— В первую очередь в аварии виноваты монтажники, — считает Александр Зайцев. — Но они расплатились за это сполна. Ни один из 12 монтажников не выжил. Семеро из них умерли в течение недели.
Радиация в тысячи раз выше нормы…
Монтажники мгновенно получили высокие дозы радиации, не совместимые с жизнью. Какие именно, неизвестно. О том, каков уровень радиации в цехе и какую дозу получали люди, дозиметристы помалкивали. А поскольку самим дозиметристам “досталось” больше всех, спросить сегодня не у кого…
Однако известно, что в момент катастрофы уровень выброса составил 75 тысяч кюри.
Понять, что кроется за этой цифрой, нам помог председатель Нижегородского отделения Союза Чернобыльцев Эрих Кокин:
— Зоной, где людям не разрешалось жить, у нас считалась территория с уровнем в 25 кюри и более. Если уровень загрязнения составлял 1 кюри, людей из такого места не вывозили, но условия проживания у них были льготными. Потому что естественный фон — это меньше одного кюри.
— Монтажники буквально выползали из цеха, — рассказывает Александр Александрович. — На их лица были страшно смотреть, они как будто бы были обварены кипятком. Кстати, в отчете так и написали, что несколько рабочих обварились кипятком при испытании сухогруза. На заводе их пытались отпоить молоком, но оно тут же выливалось назад.
На спецпоезде монтажников отправили в Москву в Тушинскую больницу, куда потом доставят Чернобыльцев.
Там они умерли от острой лучевой болезни — все, кроме Владимира Горева и Владимира Сердюка. Кстати, во время аварии Горев поступил по инструкции: немедленно задраил ближайший отсек подлодки, чтобы туда не распространялась радиация.
— А Сердюк по телосложению был просто гигантом, — вспоминает Александр Зайцев. — Он увлекался чуть ли не всеми видами спорта. Из Москвы он вернулся просто стариком, с отказавшими ногами и ампутированной рукой, и прожил недолго.
ВМФ умыл руки
21 января состоялось расширенное совещание партийно-хозяйственного актива завода. На нем присутствовал и наш собеседник Александр Зайцев. Он вспоминает, что речь держал академик Анатолий Александров, курировавший строительство атомных подлодок, будущий президент АН СССР.
На собрании вкратце была обрисована критическая обстановка. У ВМФ на тот момент были люди, которые профессионально могли бы ликвидировать аварию, в частности экипаж подлодки. Он был уже сформирован и находился на тот момент в Горьком. Но руководство ВМФ запретило морякам подходить к месту аварии.
—- Тогда было так: пока лодка строится, за нее отвечает Министерство судостроения, — объясняет наш собеседник. — И только во время морских испытаний, когда на лодке поднимают флаг, она переходит на баланс ВМФ.
Поэтому единственная надежда была на простых работников завода. К ним, то есть к гражданским лицам, и обращался академик Александров с просьбой помочь в ликвидации аварии.
К-320 решили выскоблить вместе со всем цехом, заменить на ней реактор и достроить. Ведь подлодка была готова на 75 процентов, а каждая такая субмарина обходилась государству в 50 миллионов рублей.
“Нас оставалось только трое”
Первая группа добровольцев состояла из 18 человек.
В первый раз, 23 января, они должны были зайти в цех и показать тем самым отсутствие страха перед радиацией. Это были люди, которым доверяли, за которыми пойдут остальные. В число этих восемнадцати входил и Александр Зайцев.
Никто точно не знал, что происходит внутри К-320. Даже академик Александров не давал гарантии, что реактор не “бабахнет”…
— Когда вошли, поразила мертвая тишина, непривычная для цеха, — делится с “НР” воспоминаниями Александр Зайцев. — А еще мы почувствовали противный запах. Все прекрасно знали, что радиация запаха не имеет, но пахло какой-то мертвечиной. Все мы, кстати, были в масках из защитной ткани Петрянова. И те из нас, кто курил, не выдержали. Они сняли маски и закурили. Некурящих было трое, в том числе и я. Все, кто тогда закурил, в скором времени умерли. Ведь они надышались смертельной радиактивной пыли. В живых нас осталось только трое.
Стакан спирта — и вперед
А потом началась ликвидация. Люди работали круглосуточно, в три смены. Время “разового” пребывания работника в опасной зоне составляло примерно четыре часа. Перед выходом каждому наливали стакан спирта — эту защитную меру прописал академик Александров.
Помимо алкоголя, от радиации людей защищали упомянутые выше маски и обыкновенные заводские робы. Все это сдавалось после того, как человек выходил из злополучного цеха, и сжигалось.
На ликвидацию были брошены не только работники “Красного Сормова”, но и специалисты из ОКБМ, “Лазурита” и электромонтажного предприятия “Эра” — в общей сложности около тысячи человек.
Это, пожалуй, была единственная в мировой истории ядерная авария, в ликвидации которой были задействованы женщины — крановщицы, маляры, изолировщицы… Все они получили немалые дозы.
А сама ликвидация состояла в том, что цех драили швабрами. Потом эти места мерили дозиметристы. Если уровень превышал допустимое значение — снова драили…
Мусор сжигали и отправляли пепел на Семеновский могильник. А радиоактивную воду грузили на специальное судно “Герой Сидоров”. Говорят, что вода с этого судна сливалась прямо в Волгу…
Реактор К-320 сильно разбух. Чтобы снять угрозу цепной реакции, его засыпали карбитом бора. Потом с трудом вытащили и отправили на завод “Маяк”. Дальнейшая его судьба неизвестна. Кстати, “выскабливать” пришлось не только аварийную подлодку, но и соседнюю — К-308. Да и весь цех, и даже территорию завода…
Еще один штрих: пока шла ликвидация, за тонкой перегородкой преспокойно строились две подлодки проекта “Сом” и проекта “Семга”…
Или квартира, или “волчий билет”
Почему же работники завода, в том числе и женщины, соглашались на такую “уборку”?
Дело в том, что ликвидаторам были положены особые льготы. За столь опасный труд некоторым давали квартиру. Все получали существенную прибавку к зарплате. Например, нашему собеседнику за каждый выход на аварийные работы давали по 50 рублей — при том, что зарплата у него была 185 рублей плюс премии.
Кроме того, для ликвидаторов на “Красном Сормове” было организовано лечебно-профилактическое питание, кормили на убой.
Поэтому даже те, кто знал о последствиях радиации, соглашались. Но были и те, кто не знал…
— Был ведь еще и патриотический момент, — вспоминает наш собеседник. — Время тогда было такое. Многие не за квартиру работали, они просто не могли поступить иначе. А еще взаимное доверие играло большую роль. Ведь в той первой партии из 18 человек все были мои друзья. Например, Василий Третьяков — герой Отечественной войны, он один в свое время потушил пожар на дизельной лодке. Как я мог его бросить? Как бы я им всем в глаза смотрел, если бы отказался?
Примерно так же повел себя и директор “Красного Сормова” Михаил Юрьев, который вошел в аварийный цех еще 20 января. Когда его попытались остановить, он сказал:
— Если я не пойду, кто тогда вообще пойдет?
Работников, которые отказывались “убираться” в аварийном цехе, исключали из партии и увольняли с завода. Причем с “волчьим билетом”, то есть они не могли устроиться на другое предприятие. Несмотря на столь суровые меры, в 70-м году произошел массовый отток рабочих из “Красного Сормова”. Ведь люди, побывавшие в цехе, начинали серьезно болеть и умирали. Это невозможно было скрыть от заводчан.
— Те, кто увольнялся даже “с волчьими билетами”, находили работу, — говорит Александр Зайцев. — Специалисты с “Красного Сормова” ценились очень высоко» (с).
Новости от Бориса Айзенберга.
